Оскар - концерт на Иберии

Оскар сидел в первом ряду небольшого тёмного зала. Его провели сюда какими-то потаёнными путями, поэтому он с трудом представлял где находится. Ожидалось выступление какого-то заезжего мастера психологически-музыкальных шоу Юджина Реми, судя по многочисленной рекламе и восторженным отзывам, очень известного и признанного во многих системах. 

Прозвучали классические три звонка и после долгой паузы сцену осветил одинокий прожектор. Он выхватил маленький силуэт человека - худого, низкого, ничем внешне не примечательного. Вездесущие камеры транслировали его осунувшееся лицо, его тщедушное тельце с нескольких ракурсов и почему-то темноту сзади него. Если вглядеться, то в темноте угадывались контуры оркестра, но он пока молчал. Человек на сцене начал тихо петь. Динамики усиливали голос, видимо, для того, чтобы задние ряды тоже могли слышать, но он всё равно оставался тихим и довольно невнятным. Пел он на одном из старинных языков, диалекты которого никак не были представлены в общем галактическом языке. Пел красиво, душевно, понемногу "расходясь" и добавляя силы голосу. Когда его песня из еле слышного шепота превратилась в нормальную, хорошо различимую череду малознакомых слов, в представление включились скрипки. Оскар в отличие от многих присутствующих на мероприятии "молодых" слушателей ещё помнил, что это за старинные инструменты. Скрипки звучали нарастающим хором: две, четыре, восемь. Он насчитал не меньше двадцати скрипок, когда в хор вступили другие струнные. Их названий он уже не знал, но их тонкие, пронизывающие голоса, вплетающиеся в стройный хор скрипок, давали нотку грустной тоски произведению. Эта нотка прошла, когда, понемногу освещаемые прожекторами, в хор встали вступать духовые инструменты самых разных форм и размеров. Как ни странно, но стоящий посреди сцены маленький человек теперь пел так, что его было слышно, несмотря на внушительный оркестр. Окреп не только его голос. Казалось, весь он стал как-то крепче, твёрже, сильнее. Его уже нельзя было назвать тщедушным - экраны передавали его довольно крупное лицо, прямой торс, сильные руки, которые находились в постоянном движении, будто он дирижировал сам себе и оркестру за спиной. Оркестр же снова расширился: большой луч света выхватил внушительного вида орган в дальнем углу сцены, которая оказалась намного больше, чем можно было представить. Орган, вплетаясь в стройное многоголосье других инструментов, звучал колоссально: мощно, тягуче, и довольно помпезно. Ему вторили трубы разных длинн и диаметров, понемногу высвечиваемые с другого конца сцены: от тонких и длинных, до всё более толстых и гигантских. Казалось, им нет ни числа, ни размеров - с каждым новым шагом прожектора на свет появлялся инструмент всё больших и больших размеров, пока в самом конце ряда свет не явил взору исполинскую трубу, размерами не уступающую самому органу, глухо басящую практически инфразвуком.
Оскар не мог оторвать взгляд от разворачивающегося музыкального действа. Это действительно было нечто! Камеры, показывавшие общий план, постепенно отдалялись с расширением оркестра и показывали, насколько велика сцена, где разместились все эти инструменты. Другие камеры не сводили фокуса с главного героя представления: он до неузнаваемости изменился - высокий, мощный, с широкой грудью, откуда неслись громогласные звуки песни, не заглушаемые даже всем оркестром. Его огромные руки время от времени вздевались к небу, словно призывая его тоже насладиться концертом.
Оскар не смог сдержать пораженный возглас, когда на новом витке развития шоу в хор вступили барабаны. Это не были барабаны, какими он их видел последний раз в Фертидосе, это скорее были специальные деревья, росшие в виде бочек, самопроизвольно сокращающиеся с глухим звуком через определенные промежутки времени. С появлением всё новых и новых рядов бочек ритм нарастал, пока не стал превышать скорость биения сердца раза в три. При этом ритм не мешал звучанию остального оркестра, а лишь вносил в него современность, скорость, силу. Хотя уж последнего в оркестре хватало и без него.
Первые взрывы подбросили Оскара в его удобном кресле. Но это тоже была часть оркестра: две старинных длинноствольных пушки появились за барабанами. Их оружейные стволы длиной не меньше пятидесяти метров каждый были направлены в противоположные стороны и оглушающе ухали каждые полминуты в такт всё нарастающей музыке. Купол зала, едва различимый в вышине, мгновенно растворился, открыв взорам чистое звёздное небо, и звук, сдерживаемый стенами сооружения, вырвался на свободу.
Салют, вносящий в оркестр всевозможные свистящие и шипящие диссонансы, был бы не так впечатляющ, если бы кресла всех пришедших вдруг не поднялись вверх на несколько десятков метров, чтобы зритель мог полноценно наблюдать картину своими глазами. Сверху Оскар оценил масштабы шоу: сцена разрослась до невероятных размеров, словно её растянуло вглубь и вширь - инструменты свободно располагались на ней, а центральная точка, где стоял певец, была обведена несколькими светящимися кругами и освещена сразу десятком мощных прожекторов. Певец уже был размером с гиганта - не меньше четырёх метров, но в отличие от детей генных разработок был пропорционален и очень красив. Он ни на секунду не переставал петь, его голос был связующей нитью между всеми инструментами, находящимися на сцене, он задавал направление развития музыкального произведения, был его стержнем и основой.
Когда прожекторы наконец высветили оставшиеся скрытыми области сцены, там обнаружились многочисленные певицы. Их тонкие голоса, вторящие основному мотиву, добавили произведению мягкости и женственности. Переливы умиротворения полились со сцены на зрителя. Оскар почувствовал, как весь он, всё тело расслабляется. От головы и до кончиков пальцев ног. Ритм барабанов. Орган и трубы. Струнные... Всё это стало фоном, ушло на второй план, выдвинув вперёд главного певца и его многочисленную подпевку. Казалось, постижение смысла жизни - задача предельно простая, словно А плюс Б. Представлялось, что всё огромное содружество миров - это лишь точка острия булавочной иголки, воткнутой в небесную ткань пространства. Думалось, что человеческие отношения - как поляризованный магнит, где есть всего лишь два полюса - плюс и минус. Всё было просто и осязаемо. Все проблемы казались решенными, а вопросы - получившими ответ. Не было никаких предпосылок, чтобы не доверять этому мнению. Музыка и пение дали выход всему, что до этого билось в безысходности. Оскар пребывал в блаженном всепонимании и всепрощении, видел и внимал всё его окружающее через призму бесконечности и вечность, такая далёкая и безбрежная, показалась ему кратким мигом где-то между десятью утра и пятнадцатью минутами одиннадцати.
Тысячи, десятки тысяч, даже наверное сотни тысяч огоньков светились в ночном небе. Каждый огонёк являлся отдельным зрителем шоу. Горела подсветка поднявшегося наверх кресла. С окончанием шоу огоньки стали понемногу гаснуть. Кресла опускались вниз и отключали подсветку. Зрители расходились, пораженные зрелищем. Оскар тоже собрался было домой, но его поймал Ниро и спросил: "Хочешь, познакомлю с Юджином?"
Оскар даже не нашёлся что ответить, просто молча кивнул головой, замерев в предвкушении...

Вы можете прослушать этот отрывок в аудиоформате: